арендованный фондом Палме гигантский, самый торжественный зал в центре Стокгольма был почти пуст. Постепенно начали собираться люди, услышавшие утренние новости, но у многих были и какие-то другие, ранее намеченные планы на этот день. Оказалось, что фонд Пальме никого не оповестил о предстоящей конференции, что было очень странно, учитывая немалые деньги, затраченные на наши билеты, гостиницы, аренду зала и сопутствующие расходы.

Тем не менее ко второму дню зал был почти полон, журналисты, услышав о трибунале приехали даже из Германии, Дании, но главное – под угрозой международного скандала пришлось выпустить и Липхан Базаеву и Татьяну Георгиевну. Их доклады, естественно, вызывали почти такой же интерес, как и сам Трибунал.

Все это казалось странным до последнего торжественного ужина, устроенного в нашу честь фондом Улофа Пальме. В одном из тостов прозвучали настораживающие меня нотки, но потом администратор фонда (к сожалению, я забыл фамилию этого поганца) отвел нас с Андреем и Таировым в боковую гостиную, и разговор пошел напрямую.

Нам было сказано, что господин Таиров имеет очень большой опыт проведения международных общественных трибуналов, что он уже принимал участие в антиамериканских трибуналах по поводу войны во Вьетнаме и в Никарагуа (мне были хорошо известны эти устроенные КГБ так называемые трибуналы, но я не знал, что Таиров был в числе их организаторов). И если наш трибунал будет отдан под его руководство (то есть КГБ), то фонд Улофа Пальме начнет его финансирование. Я опускаю путаные разговоры о стремлении помочь чеченскому народу, почтении к нашей инициативе и работе – уговоры меня с Андреем длились в гостиной часа три. Мы уехали в гостиницу, туда приехал Таиров и продолжал часов до четырех ночи объяснять нам, как будут хорошо, если теперь он займется трибуналом. Естественно, убедить нас он не смог.

Все, что происходило в эти дни, сразу же выстроилось в последовательную цепочку. Сперва Таиров водил меня по фондам, чтобы убедить, что деньги найти не удастся. Потом в аэропорту делалось все, чтобы группа наша была максимально ослаблена, а по возможности я вообще не попал бы в Стокгольм (с Нимом и Симоновым Таиров бы договорился). В Стокгольме, вопреки поведению всех нормальных фондов, которые заинтересованы в публичности своих действий, был снят самый большой зал, но даже толика информации не просочилась в печать. Чтобы мы увидели совершенно пустой зал, полное отсутствие интереса и шведов и шведской печати к трагедии в Чечне и к тому, что мы делаем. После этого уже нетрудно было бы перекупить трибунал. По возвращении в Москву я с запозданием услышал от норвежского журналиста, который много помогал «Гласности» на начальном этапе (именно благодаря ему я был корреспондентом газеты «Моргенбладет») с отвращением сказанную фразу:

– Таиров – известный советский агент влияния в Германии и скандинавских странах. Зачем вы вообще имели с ним дело?

Потом еще кто-то сказал, что его брат, полковник, – начальник следственного управления КГБ Узбекистана.

И тем не менее ничего у Барсукова не получилось, более того – трибунал стал гораздо известнее в мире, и даже за подброшенный патрон в аэропорту должен был следовать скандальный для ФСБ суд. По поводу патрона почему-то я, а не Липхан Базаева или ее адвокат Кузнецова, получил официальное уведомление Таможенного комитета о том, что никакого патрона в вещах Базаевой обнаружено не было, а вот с пресс-конференцией, которую нам надо было провести, меня ждала неприятная неожиданность.

Накануне вечером в нашем маленьком офисе в 1-м Колобовском переулке – это была двухкомнатная квартира Димы Востокова, которую он начал нам сдавать после того как женился и ушел из «Гласности», – собрались члены оргкомитета. Правда, Мельникова, вытеснившая основателей Комитета солдатских матерей и входившая в оргкомитет только «в личном качестве», как она сама оговорила свое участие, почему-то попросила у меня разрешения прийти со своими сотрудницами – я с некоторым удивление согласился, и она пришла с пятью. Из Стокгольма мы уехали утром, поэтому остальным участникам слушаний мы с Андреем о вечерних и ночных разговорах с нами ничего не успели рассказать. Тут мы все пересказали: для меня было очевидно, что мы должны говорить не только о подброшенном Липхан патроне, но и обо всей многоходовой операции КГБ, в которой Таиров играл главенствующую роль. И вдруг неожиданно завопили тётки, конечно, именно с этой целью приведенные Мельниковой и не имевшие никакого отношения к трибуналу:

– Все это ваши субъективные представления, Сергей Иванович, об этом нельзя говорить на пресс-конференции!

Тётки вопили в маленькой комнате хором и поодиночке и вдруг их начали активно поддерживать Наум Ним и Алексей Симонов. Почему для них мнение совершенно посторонних (среди которых была, правда, Ида Куклина, сделавшая на наших конференция о КГБ пару докладов о работе ГРУ и, как потом выяснилось, близкая к этой организации) оказалось убедительнее нашего с Андреем рассказа, да и всего другого, что выяснилось с информацией и залом в Стокгольме и от чего они быстренько ушли в Шереметьево, но в чем уж точно сомневаться не могли.

Я еще раз повторил, что это не мое личное мнение, при всех разговорах присутствовал Андрей Парамонов, которого я просил не уходить, хотя ему очень хотелось спать. Андрей меня вяло поддержал. Но бабы продолжали вопить, их теперь активно поддерживали Ним и Симонов. Провели голосование – на моей стороне оказался только только Володя Ойвин. Остальные считали, что надо благоразумно молчать. Мельникова, кстати говоря, через полгода получила «паранобелевскую премию» от какого-то другого фонда, тоже, конечно, как и фонд Улофа Пальме управляемого из Москвы. Российская печать с упоением это расписывала.

Я сказал, что в укрывательстве международных операций КГБ принимать участие не буду и что если оргкомитет трибунала именно такой, каким он сегодня оказался, пожалуй, я и в нем принимать участия не буду и уж лучше уеду к жене и дочери в Париж.

По-моему Ним и Симонов были довольны, кто-то мне сказал, что и без меня обойдутся, и на следующий день они провели пресс-конференцию, на которой ни слова не сказали об операции КГБ.

Прошло недели три. Делами трибунала я больше не интересовался. Снова позвонила Лена Ознобкина и сказала, что хотела бы встретиться, не мог бы я приехать к ней. Я приехал, там был Наум Ним. Они спросили меня, не переменил ли я своего решения.

Я ответил, что с организациями и людьми, прикрывающими международные операции КГБ, ничего общего иметь не буду. Тогда Наум спросил:

– А как были собраны члены трибунала?

– Это мои знакомые, которые мне доверяют, – пожал